Уже в ведические времена существовало понятие о царе царей или царе всей земли, вступление которого на царство было связано с совершением ритуала жертвоприношения коня (ashvamedha) . Претендент на статус царя отпускал на волю коня. Коня сопровождало войско. Правители всех государств, на территорию которых заходил конь, должны были объявить о своем подчинении царю. В противном случае их заставляли признать власть царя силой.  Конь сопровождаемый войском должен был в течение года странствовать по земле. После возвращения конь приносился в жертву. Различные части коня  ассоциировались с различными феноменами природы, а весь процесс жертвоприношения – с сотворением мира. В ходе жертвоприношения супруга царя совершала сексуальный акт с жрецом его совершавшим . Здесь мы видим перекличку с обсуждавшейся выше темой символизма физического наслаждения.  Таким образом сотворение мирового царства выступало как символ сотворения Вселенной Праджапати – творцом мира.
В Греции уже в эпоху микенского государства к царю прилагались эпитеты божеств . Гомер именует Агамемнона ̉άναξ ̉ανδρω̃ν. Принимая во внимание тот факт, что ̉άνα было обычным обращением к божеству, мы можем сказать, что царь рассматривался как символ божества. В гомеровском  эпосе замысел царя именуется священным замыслом (`ιερόν μένος), очевидно символизируя промысел богов.

На протяжении длительного времени мировоззрение большинства населения России было тесно связано с  монархическим  политическим строем и аграрно-ориентированным экономическим укладом.  Естественно,  мировоззрение различных социальных групп не могло быть одинаковым.  Однако,  поскольку государственный строй не держался на одном лишь голом насилии, должно было существовать определенное согласие относительно культурных,  политических, хозяйственных моделей,  должна была существовать некоторая общая  идеология. Несомненно, для упомянутого согласия необходимо:  1) наличие общего представления о некотором идеале религиозной,  государственной,  хозяйственной жизни;  2) сознания определенного  соответствия наличной действительности этому идеалу,  соответствия, достаточного для того,  чтобы считать существующее положение вещей в целом удовлетворительным. Слишком явное несоответствие наличной ситуации идеальной модели может вызвать следующие последствия. Во-первых, разочарование в самой идеальной модели,  попытка построить новую идеологию, соответствующую динамике социальных изменений.  Во-вторых, стремление изменить действительность, дабы восстановить соответствие ее прежней модели.      Иначе говоря,  в этом случае можно ожидать возникновения революционной и консервативной тенденций в общественном сознании, неизбежно затрагивающих и сферу духовной культуры. Итак, в  течение  продолжительного  периода,  вплоть до реформ 1860-х годов,  идеальной моделью построения социальных, экономических, религиозных отношений была патриархальная модель. Во главе государства стоял монарх,  наделенный сакральной харизмой. Он воспринимался как отец своих подданных,  как "Царь-батюшка".  И в сфере взаимоотношений  помещик  - крестьяне выдвигалась как идеальная модель взаимоотношений по типу отец - дети.  Здесь достаточно  упомянуть "Путешествие из Москвы в Петербург" А.С.  Пушкина и "Выбранные места из переписки с друзьями" Н.В. Гоголя.  Здесь следует отметить и тот факт,  что идеология Пугачевского восстания при при всей своей антидворянской направленности носила монархический характер и ставила под сомнение  действительность конкретного воплощения монархического идеала, но не сам этот идеал. Существовавший социальный порядок рассматривался как исходящий непосредственно от Бога,  как проявление Божьей воли,  Божьего промысла Более или менее  стабильное  существование  было  обеспечено и для дворянства, и для крестьянства, и для духовенства, сближавшегося в экономическом отношении с  крестьянством  (сельский священник) или дворянством (монастыри, церковная иерархия).      Соответственно, и авторитарная власть монарха воспринималась не как чуждая и враждебная сила,  а как выразитель и защитник интересов представителей различных сословий и, прежде всего, дворянства.  Сам монарх был и "первый дворянин",  и высший хранитель аристократической традиции и культуры.
     Однако в пореформенную эпоху ситуация изменяется. Уклад аграрно-аристократический уступает со все возрастающей скоростью  укладу промышленно-капиталистическому.  Отношения,  основанные  на прежних традициях и моделях,  уступают место отношениям,  основанным на новом, буржуазном идеале - идеале голого экономического расчета, прибыли любой ценой;  все становится предметом купли-продажи. Прежнего помещика-аристократа теснит новая фигура капиталиста - зачастую выходца из низов.  Гоголевский "Чичиков" или чеховский "чумазый" с их культом  денег  выдвигаются  в  центр социально-экономической жизни России. В тяжелом положении оказывается крестьянство.  Значительная часть его обезземеливается,  порывает с сельским хозяйством и пополняет ряды формирующегося пролетариата. В крайне неустойчивом и затруднительном положении оказывается и тесно связанное со своими    прихожанами белое духовенство.  Представители обоих  новых  ведущих классов  буржуазии  и пролетариата оказываются равно оторванными от традиции,  связанной с аграрным укладом.  Таким образом,  в обществе в целом происходит разрушение предшествующего традиционного уклада  с его системой освящения трудовых и бытовых аспектов жизни.     Такова ситуация в пореформенной России.  В русской религиозной философии наметились два пути поиска выхода из создавшейся ситуации.     В первом случае провозглашается утверждение старого традиционного идеала,  сохранение того, что еще соответствует этому идеалу в наличной  действительности.  При этом сам идеал,  с одной стороны, полемически заостряется, с другой – философски осмысливается, вводится в сферу рефлексии. Это путь консервативно-аристократический. Представители первой группы стоят на позициях реализации христианского идеала,  как он был дан в традиции. Консервативные тенденции достаточно широко представлены в русской философии.
Вторую группу образуют те представители "нового религиозного сознания",  символисты, которые  призывают к полной смене идейной модели. Наиболее заметными фигурами здесь являются Андрей Белый,  Ник.  Бердяев, Дм. Мережковский, А. Блок.  Из создавшейся социально-политической ситуации они делают весьма  радикальные выводы.  В  их работах прослеживается  мысль  об  открытии принципиально новых духовных и социальных идеалов.  В социальной сфере монархический идеал заменяется идеалом  мистического  отрицания  всех  существующих     форм государственной, экономической и общественной жизни и/или идеалами религиозной революции.  В их  трудах  также  присутствует острая критика существующего положения вещей.  Бердяев радикально отвергает  общественность  как "буржуазно-политическую", так и "социалистическую" (которую он считает разновидностью буржуазной) . Он  подвергает  острой  критике современную  ему  цивилизацию:  "Буржуазная цивилизация есть предел некосмичности мира.  <...> Технические силы  цивилизации  властвуют над самим человеком, делают его рабом, убивают его душу" . Бердяев отвергает существовавший монархический порядок. "Православно-государственный абсолютизм с его безмерной тяжестью менее всего можно назвать идеологией новозаветной,  христианской в собственном смысле этого слова" .  Апокалиптические мотивы, которые присутствуют и в трудах софиологов православной церковной ориентации, в сочинениях символистов и сторонников "нового религиозного сознания" занимают  одно  из центральных  мест.     В Мировой войне,  революциях,  природных катаклизмах и общественных потрясениях символисты видели "знамения времени",  знаки коренного перелома в судьбах человечества.   А. Белый  и  А.  Блок  приветствовали революцию как разрушение старой государственности и  как  путь  к  народному,  коллективному творчеству. София  для них становится уже не просто Душой Мира,  а именно душой народа.  Задача рыцаря-мистика – пробудить «спящую царевну» - душу народа.
    Радикальному переустройству общества соответствует радикальное переустройство сакрального пространства. Для этого сначала скажем несколько слов о структуре  православного сакрального пространства вообще.  В центре всякого сакрального  пространства  (как  географически-конкретного, так и внутренне-ментального) находится храм, алтарь, святилище. Для православной традиции это, естественно, православный храм. Этот центр есть место наибольшей святости, источник освящения и наполнения жизнью всего окружающего. Храм обладает наибольшей онтологической  упорядоченностью и аксиологической позитивной значимостью.  Он отождествляется с наивысшей степенью благочестия.  Далее, в различной  степени близости его располагаются различные по степени сакрализации модусы мирского бытия.  Им, соответственно, присуща различная степень упорядоченности,  причастности к благочестию, к святости,  к истине. На периферии сакрального пространства находятся максимально удаленные от храма области, которые близки к внешнему хаосу, которые отличаются нечестием, беспорядком, лживостью и обманчивостью.  В православном миросозерцании эту область представляют,  в частности,  кабак и балаган, воплощение нечистоты и дьявольских искушений. Географически периферия сакрального пространства может ассоциироваться и с реальной городской окраиной, что, например, в сочетании с кабаком дает образ "последнего кабака у заставы. Путь символистов - радикальная реконструкция,  реструктурализация сакрального пространства,  когда центральная его часть  и периферия меняются местами.  И то,  что рассматривалось как крайняя степень мирского, нечестивого, начинает восприниматься как наиболее бытийно насыщенное.  В том, что ранее было наиболее профанным стремятся увидеть новое явление сакрального.  Истинное пытаются увидеть через обманчивое,  священное через порочное. Радикальному  переустройству сакрального пространства соответствует радикальный политический переворот,  крушение старого социума с  его  религиозными,  государственными и культурными институтами. Примером такой реконструкции служит эволюция мистических образов в стихотворениях А.  Блока, которые играли важную роль в развитии  символистского  мировоззрения.  Сначала в "Стихах о Прекрасной Даме" мистические образы Девы,  Жены, Царицы сопрягаются с образами Церкви, храмовой атрибутики. После появляются сомнения, разочарование, отчаяние. И затем там, где ее меньше всего можно было ожидать, возникает "нечаянная радость",  новая сакральность,  новое ощущение насыщенности жизни. Происходит «изменение облика» Прекрасной Дамы, которое Блок предсказывал еще в раннем  стихотворении.  На периферии природы, в мире "чертенят" и "болотных попиков",  среди "Пузырей Земли"  расцветает "Ночная фиалка".  На периферии социальной,  в рабочих кварталах происходит  "Ее  пришествие", поэт встречает "Незнакомку" на окраине города, в ресторане,  среди "пьяниц с глазами кроликов". Наконец, Иисус Христос идет впереди отряда революционных матросов.
Возникает идея «великого синтеза» - «верхней и нижней бездны», божественного и демонического, Христа и антихриста. Приведем цитату из «Воскресших богов» Мережковского, интересную и тем, что в ней присутствует перетолковывание библейских  образов, связанных с мистическим браком..  «И чудо совершилось. Козлиная шкура упала с него, как чешуя со змеи, и древний олимпийский бог Дионис предстал <…> с улыбкой вечного веселья на устах <…>. И в то же мгновение дьявольский шабаш превратился в божественную оргию Вакха: старые ведьмы –в юных менад, чудовищные демоны в козлоногих сатиров; и там, где были мертвые глыбы меловых утесов, вознеслись коллонады из Белаго мрамора, освещенного солнцем; между ними вдали засверкало лазурное море. <…> Обнаженный юноша Вакх открыл объятия Кассандре, и голос его подобен был грому, потрясающему небо и землю: - Приди, приди невеста моя, голубица моя непорочная! Кассандра упала в объятия бога». Эротический  оргиазм и социальная революция   - вот те моменты, которые сопрягаются у представителей нового религиозного сознания в понятии «дионисизма». Оргиазм не вызывал особых проблем, но антихриста, как и Христа надо принимать целиком.  Когда ожидаемая революция  - второй компонент дионисизма - явилась не на словах только, а на деле, то она оказалась слишком ужасна для «нового религиозного сознания». Блок умолкает и  гибнет после попыток насладиться «музыкой революции». Мережковский в ужасе отшатывается от революции и становится из христианского революционера непримиримым антикоммунистом.

Обсуждая мистический опыт В.С. Соловьева, С.Н. Булгаков пишет в «Тихих думах»: «Если на основании собственного учения Вл. Соловьева о Софии приходится установить, что только Христу принадлежит активное, творческое начало логоса в отношении Софии, как «телу» Божества или предвечной женственности, то не придется ли признать, что Соловьев именно так сознавал себя в  отношении к «вечной подруге»  ? Разумеется прямо признать Соловьева воплощением Христа Булгаков не решается. Поэтому предлагается компромиссный вариант. «Можно допустить, что смертному, как единосущному с Господом в Его человечестве, в моменты благодатного озарения дано такое общение с Христом, которое позволяет зреть лицом к лицу и божественную Софию» .  В другом кружке  последователей и почитателей Соловьева -  среди символистов - вопрос о воплощении Христа не занимал первого места.  Внимание было сосредоточено на Л.Д. Менделеевой -  воплощении апокалиптической Жены Облеченной в Солнце. Андрей Белый в знаменитой  статье «Апокалипсис в русской поэзии» пишет о ней строки, которые имеет смысл процитировать целиком. «Она уже среди нас, с нами, воплощенная, живая, близкая – эта узнанная наконец муза Русской Поэзии, оказавшаяся Солнцем, в котором пересеклись лучи новоявленной религии, борьба за которую да будет делом всей нашей жизни. Вот она сидит с милой и ясной улыбкой, как будто в ней и нет ничего таинственного, как будто не ее касаются великие прозрения поэтов и мистиков. Но в минуту страшной опасности, когда душу обуревает безумие хаоса и так страшно “среди неведомых равнин”, ее улыбка прогоняет вьюжные тучи; хаотические столбы метели покорно ложатся белым снегом, когда на них обращается ее лазурный взор, горящий зарей бессмертия. И вновь она уходит, тихая, строгая, в “дальние комнаты”. И сердце просит возвращений» .